Электронная библиотека Центра изучения православия и древнерусской культуры  http://www.drevnerus.narod.ru

 

Человек верующий в культуре Древней Руси. Материалы международной научной конференции 5 – 6 декабря 2005 года / Отв. ред. Т.В. Чумакова. СПб., Издательство «Лемма».  2005. 252 с. ISBN 5-98709-013-X

Содержание см. http://drevn2005.narod.ru/soderzanie.htm

 

Е.Е. Васильева

Никоновская (Новоиерусалимская) школа в контексте русской культуры XVII века

 

Никоновская (Новоиерусалимская) школа – первая русская поэтическая и школа Нового времени – была открыта в середине XX века А.В.Позднеевым Х [1]. Определить ее место в сплетениях событий, идей, определивших динамику XYII века – дело неспешных многосторонних исследований. Предлагаемые рассуждения обобщают сложившиеся к настоящему времени представления и намечают возможные последующие ступени.

Новоиерусалимские псалмы (мы применяем аутентичный термин, заимствованный из рукописей) составляют содержание «рукописных песенников», принадлежащих концу XYII – началу XYIII вв. Это музыкально-поэтические произведения, изложение которых графически передает песенную форму: на каждом листе под трехстрочной партитурой помещены линия за линией строфы, причем каждый стих соотнесен с музыкальной фразой. Вертикали (начала стихов) некоторых псалмов содержат акростихи. Имена, прочитанные в акростихах (и в маргиналиях одной из рукописей), были  соотнесены с историческими сведениями и «поэзией в камне» (стихотворными эпитафиями и летописью), сохранившимися до наших дней в Воскресенском на Истре, Новый Иерусалим именуемом монастыре.

В работах А.В.Позднеева НИ школа описана как факт истории литературы.  Другой, не менее важный компонент текстов, музыкальный, труднее дается осмыслению. В этом русле выявляются стилистические характеристики, собиравшие свойства языка и техники; они определили корпус книжных песен, бытование и обновление которого продолжалось на протяжении еще полутора столетий. Они вошли важной составляющей в историю культуры. Однако, выяснение культурных связей, впечатлений и импульсов, вне которого  невозможно понять феномен нового стиля, заставляет погрузиться в конгломерат исторической проблематики XYII века, в котором соединены политические претензии, осуществленные и неосуществленные намерения. В этот период границы государств подвижны, изменчив их статус; волны религиозных движений поглощают друг друга, самоидентификация народов ориентируется на конфессиональные, на династические, на культурные приоритеты, которые причудливо накладываются друг на друга. 

Чтобы не потеряться в этом потоке неразрешенных по сию пору проблем, обозначим предельно кратко событийный ряд, в который укладываются интересующие нас явления. [2]. Русская церковь к середине XYII века разворачивает мощное движение – собирание святынь, книжная справа, попечение о литургическом единстве Православной церкви. Патриарх в нем центральная фигура; главная задача и основная трудность его деятельности заключается в выработке симфонии властей. Политические события (войны, дипломатия); социальные катаклизмы (бунты, эпидемия); экономические проблемы – все стороны жизни России, управляемой царем-самодержцем, находятся в попечении Церкви и ее предстоятеля. Самым сложным и  нестабильным звеном является аппарат управления, после Смутного времени формирующийся из заново приближенных к государю дворянских родов.

Успешные польские походы Алексея Михайловича возвратили Москве города, земли; принесли тишайшему царю предложение польской короны. Тем временем моровое поветрие опустошило столицу, и ее заполняют православные, пришедшие с царем из Литвы. Действия патриарха дополняют действия царя в области дипломатии (покровительство Богдану Хмельницкому и последовавшее воссоединение Украины с Россией) и военной политики (снаряжение войск). Попечение Никона о порученной ему царем семье спасает династию и уберегает войско от эпидемии.

На вершине этого периода начинается история Нового Иерусалима – создания русской Палестины (после русского Афона – Иверского монастыря). Братия и строители – новый народ, собранный «от моря и от юга»; здесь начинается их новая жизнь, благословение патриарха определяет предназначение и судьбу. Не было вкладов в этот монастырь, не было записей в книги, неизвестны мирские имена монахов. Известны имена мастеров, «ценинников», музыкантов, «боярских детей», служивших патриарху. А. В. Позднеев перечисляет их с некоторым изумлением – кажется, нет имени, существенного для культурной жизни России, которое не входило в орбиту Нового Иерусалима. Устав, усвоенный из Иерусалимской традиции, заключает в себе много важных особенностей: немолчная служба, особый порядок процессий и звонов. Его должны обеспечить своды песнопений (многороспевные комплексы, исходя из вековой практики русской церкви); массив монодийной службы иногда размечается многоголосными эпизодами. Столь же строго, полно и точно осмысляется здание Великой церкви: внутреннее ее пространство опоясывает надпись из Скрижали, толкующая литургические символы, а все приделы, алтари и примечательные места сопровождают надписания Путеводителя, отсылающие к соответствующим пунктам Храма Гроба Господня в Иерусалиме [3].

Ставропигиальные монастыри, основанные патриархом, составляли живое единство; между ними шла деятельная переписка, пересылка книг, припасов, передвижение людей. Особенно прочны связи между Иверской и Воскресенской  обителями; и «спеваки-черкасы» из Украины, и кутеинские монахи (приведенные вместе со своим печатным хозяйством из-под Орши, из разоренного монастыря), и «концерты» в зеленой сафьяновой книге участвуют в общении обителей (между многими другими реалиями они упоминаются в переписке). Любимое творение патриарха Никона, Новый Иерусалим был уникальным центром, притягивавшим и формировавшим творческие процессы в разных областях культуры.

В этих обстоятельствах начинается Новоиерусалимская школа песнотворчества. Собственно, об истории ее становления непосредственно из документов мы ничего не знаем. Перед нами только «рукописные песенники», передающие устойчивый континуум текстов. Около 200 псалмов встречаются в полутора десятках рукописях неоднократно, что свидетельствует об устойчивом их бытовании. Книги сохраняют черты, свойственные древнерусской книжной традиции: они принципиально анонимны (это качество «рукописные песенники» удерживают и в XYIII веке, популярные песни и оды Сумарокова, Тредиаковского, Ломоносова, Державина никогда не бывают помечены именами авторов), ничего не сообщают о месте, времени написания и о том, что послужило источниками для их составления. [4]. В некотором роде рукописные песенники подобны публикациям устных песенных традиций, в которых собраны остановленные мгновения, отпечатки непрерывной жизни песни, осуществляющей себя во множестве творческих актов ее созидания.  На данном этапе исследования нет оснований рассчитывать на установление основного (авторизованного) текста конкретного произведения, равно как на разыскание черновика, принадлежащего руке автора. Все дошедшие до нас рукописные песенники Новоиерсалимского круга находятся в некоторой дистанции от акта творения; они сохраняют  и передают уже совершенное.

В то же время, рукописи несут огромный объем информации. Каждая из них индивидуальна: каждая выстроена по своему собственному плану, сформированному определенным замыслом; в каждой есть большее или меньшее число уникальных, не повторяющихся текстов. Свобода состава и последования следует из необрядовой их природы – НИ псалмы не предназначались для богослужения. Порядок, в котором они размещены – алфавит или группировка по содержанию – выдерживается строго или с некоторыми отступлениями; основной корпус бывает дополнен более поздними дописками; случается соединение частей в конволюте.

Другой круг информации составляют разного рода надписания и маргиналии: пометы, определяющие содержание псалма, отсылающие к другой партитуре (на подобен), отмечающие краегранесие (акростих), удостоверяющие «справу» текста пр. К сожалению, среди них нет владельческих записей (в  более поздних песенниках XYIII века они встречаются) и записей писцов, как в более ранних и современных рукописях богослужебных. Сопоставление всех этих данных со сведениями общего порядка, установленными историей фактами позволяет сформулировать, хотя бы в порядке предположения, некоторые позиции.

Но прежде придется обойти еще несколько предварительных кругов, обозначить линии, без соединения которых невозможно приблизиться к пониманию природы и истории Новоиерусалимской школы.

Состав произведений, составляющих песенники НИ круга разнороден. Среди них псалмы, посвященные Богородице, праздникам, святым; событиям политическим (отражение врагов и гражданские войны); покаянные; переложения нескольких глав Песни Песней, песенные версии псалмов Псалтири, некоторых частей молитвенного правила. Впрочем, не всегда возможно однозначное утверждение об источниках и прообразах, так прочно они соединены и перевиты аллюзиями; многие образы и словесные формулы присутствуют в большом числе литургических текстов. Разнообразие тематики приводит исследователя к попытке определить мотивы выбора – стоят ли за ним связи с определенными богослужебными или чисто окказиональными ситуациями. Таков способ рассуждения А.В.Позднеева по отношению к творениям архимандрита Германа – каждый из псалмов он связывает с каким-либо внешним обстоятельством [5]. Такой подход, вполне уместный для изучения индивидуального творчества, по отношению ко всему континууму текстов не работает; прежде всего, он не помогает понять функции НИ псалмов и побудительные мотивы их возникновения.

Основанием  для трактовки остается назначение этих текстов: это духовная лирика, не входящая в круг богослужения, не имеющая конкретной привязки к чину и порядку службы (не случайно построение песенных книг так свободно и так велики между ними различия). В целом они отражают спектр подвижной части литургической практики, составляющей большую часть содержания Вечерни, Часов, Утрени, за которыми поются стихиры, каноны, кондаки, тропари праздникам и святым.  Здесь происходит применение временного, изменяющегося к вечному; обращение к издавна утвержденным священным памятям; осмысление новых, только входящих в этот круг (почитание святых, свидетельство великих событий – как  защита при нападении врагов, явленная от икон Божией Матери). Неизменная сфера – покаяние, чтение в определенном порядке кафизм Псалтири. Это темы и формы принципиально открытые; они переходят в область личной молитвы, становясь импульсом к творчеству. Монашеская жизнь, «высочайшее художество», не может заключать в себе случайного; созидание песнопений – особое послушание, направляемое благословением. Песнотворчество, равно и исполнение песнопений, относятся к области келейного послушания, молитвенного правила.

Особенная музыкально-поэтическая форма, единая для всех НИ псалмов, ярко демонстрирует различия между ними: в объеме поэтических текстов, мастерстве их исполнения, соотношении с партитурами (среди которых немалое число политекстовых); в объеме и композиционных приемах, организующих музыкальную строфу. Пожалуй, самые яркие различия – языковые. Вся эта пестрая и подвижная картина свидетельствует о неоднородном по времени и происхождению составе рукописных песенников НИ круга. В каждом из них, наряду с текстами на безупречном церковнославянском присутствует большее или меньшее число текстов, записанных кириллицей по фонетическому принципу, с обилием специфических черт западных говоров.

Серьезное лингвистическое исследование этих текстов еще не было проведено; принято называть их польскими, скорее всего, это соответствует действительности. Церковнославянский был основным письменным языком Великого княжества Литовского, и осваивавшиеся (по мере изживания самостоятельности этой части Польско-Литовского государства) в его пределах поляки в XYII веке продолжали эту традицию. Кириллица использовалась польщиной кресовой – польским диалектом, который сложился на белорусско-литовских землях и стал одной из ветвей литературного языка (на нем писал, в частности, Мицкевич). Наряду с польскими встречаются тексты, в которых можно распознать черты малороссийские и белорусские (это уже не столько языковые приметы, сколько содержательные моменты).

Духовная поэзия.

Теперь нам придется сделать отступление о духовной лирике. В странах Европы, подлежащих Римской церкви,  сакральная латынь и профанные диалекты существовали как будто в разных мирах. Духовная поэзия, переносящая высокий стиль на народный, свой язык, являлась важным этапом становления литературы. С другой стороны, духовная поэзия на родном языке оказалась мощным орудием Реформации – богослужение (проповедь, пение и чтение) без латыни, независимое от католической иерархии, составляло путь, форму и символ протестантских конфессий. Первой была Чехия, находившаяся в сфере римского влияния, но хранившая наследие первоучителей словенских, Кирилла и Мефодия. Проповедь Яна Гуса, лагеря таборитов в самом сердце Священной Римской империи  оказались не тупиком, как многие ереси, но началом эпохи. Таборитские песни не сохранились в книгах – все книжные люди Чехии и Моравии погибли у Белой горы. Но протестантизм захватывал страны, языки, народы; развертывался в  Германии, Франции, Швейцарии.

И  восточная Европа вошла в это движение, знаменем которого везде становились духовные песни на родном языке. Протестантизм в Речи Посполитой и Великом княжестве Литовском, которые отличались веротерпимостью и были погружены в династические, но не религиозные войны, напитал музыкальную культуру от крупных городов, живших самостоятельно (по Магдебургскому праву), до украин. Когда контрреформация с помощью победоносной  просветительской деятельности иезуитов овладела Польшей, и влияние католической Польши все больше деформировало сложившееся в Литовском княжестве подвижное равновесие народов, династий, конфессий, языков, такую малость, как духовные песни (кантычки), не преследовали. Тем более что они уже слились с бытом, переплетались с песнями-хрониками о знаменитых битвах, забавными и озорными песенками, любовной лирикой. Как многие явления городской культуры, они перенимали (иногда осознано, иногда стихийно) влияние соседних городов, идеи проповедников и идеалы рыцарства.

Двигаясь дальше на восток, в Московское царство, переходя в пределы православной церкви, духовная поэзия попадала в иное пространство. Византийская традиция предоставляла каждому языку славить Бога. Литургические тексты, Священное писание на церковнославянском языке были постоянной составляющей жизни православных христиан, и если не всякий их читал (напомним, что и читать учились по Псалтири), то всякий слушал. Язык Библии и молитвы отличался от разговорной речи в диалектных формах, однако их относительная самостоятельность не составляла непроходимой границы и служила, главным образом, стилистическому разделению.

Духовная лирика, выходившая за пределы богослужебной практики, постепенно вырастала в выработанной этой практикой системе поэтики, музыкального интонирования и нотации. Так, покаянные стихи располагались в Октоихе по гласам; по мере увеличения их числа и осознания их особой лирической (то есть необязательной для обряда функции) они стали составлять особые разделы и даже самостоятельные книги [6]. Имя покаянны не столько указывает на сюжеты или их эмоциональную окраску, сколько относит  весь разряд текстов к покаянной дисциплине, в которой индивидуальная воля и духовный труд должен дополнять общие формы (чтение канонов, псалтири, молитвословия).

При всех местных различиях, покаяние и исповедание веры едины и равно существенны для христианской культуры; между родственными языками  тексты, развивающие их, вполне узнаваемы. Псалмы, кантычки и духовные стихи устной традиции, которые мы приводим во второй части настоящей публикации, позволят проверить это на опыте.

Для такого эксперимента нужны эти тексты, принадлежавшие разным потокам духовной лирики. Можем ли взять на себя смелость интерпретировать корпус, сохраненный рукописными песенниками, отделить «наследие» от собственного творчества НИ школы? Мнение о заимствовании польских (варианты: украинских, белорусских) духовных песен существовало еще прежде изучения рукописей. Оно не подкреплено неоспоримыми аргументами: в распоряжении исследователей нет « контрольного материала, рукописей или печатных изданий польских кантычек. Но рукописи НИ круга сами могут ответить на этот вопрос. Вернемся к уже упомянутому выше обстоятельству – индивидуальности рукописных песенников, проявляющейся в последовании  текстов и их взаимоотношениях. Два генеральных принципа, алфавит и тематическая группировка, так или иначе организуют длинные ряды текстов, часто взаимно дополняют друг друга. Алфавит – совершенный порядок, организация универсальная и безусловная, не имеющая собственной семантики. Систематика, расположение по группам (ψалмы ψалтирные, ψсалмы Богородице, ψсалмы Рождеству Христову и др.) – аналитическая; она упорядочивает всю имеющуюся в наличии массу текстов. Оба эти принципа не имеют отношения к замыслу, процессу создания.  Но встречается среди «старейших песенников» иной порядок, который позволяет приблизиться к ним. Мы знаем две таких книги в рукописном отделе РНБ: Тит. 4172, с особенно выразительной и внятной структурой, и Пог. 426, в которой тот же порядок несколько смещен.  

В рукописи Тит. 4172, оставшейся вне поля зрения Позднеева, после посвящения и «оглавления» (позже этот справочный раздел создатели песенников называли реэстром) следует первая группа текстов – двенадцать псалмов, каждый из которых собирает имена святых, поминаемых на протяжении месяца (Месяцеслов); вторая группа  – цикл из 37 псалмов, каждая часть которого соответствует алфавита, а по числу букв, на которые не найти слово для начала псалма, составлено дополнение (Алфавит). [7].

В особенной, новой и привлекательной песенной форме (которая в русской культуре принадлежала до тех пор исключительно устной традиции, главным образом, обрядовой песенности), выстроены два измерения православного предания. Первое – почитание памяти святых (именно в середине XYII века изменялись богослужебные формы и объем служб святым, уменьшалось число имен и объем чинопоследований). Через именование в песенной «месячной минее» святых, просиявших в разных православных землях и в разные времена,  созидалось представление о едином теле Церкви. Второе – символическое толкование частей храма, включающее аллюзии литургических текстов,  почитания праздников и святых.

Поэтические тексты Месяцеслова и Алфавита опубликованы полностью [8]; части Алфавита можно услышать на диске [9]. Оба цикла при специфическим отличиях каждого и разнообразии их частей, по ряду композиционных и стилистических свойств (в первую очередь музыкального их компонента) родственны друг другу. К ним можно присоединить еще некоторые тексты из второй половины рукописи. [10].

Следующий раздел рукописи по  объему равен двум предыдущим, и составляет им ярчайший контраст. Это 51 текст на польщине кресовой, записанной кириллицей. Соседство это имеет особый смысл, два массива текстов противопоставлены друг другу и являют контраст по многим параметрам. Самый заметный уже назван – язык. Другой не менее существенный, но не столь заметный: эти тексты взяты из книг, записаны не по слуху, не с собственного пения, что является обычной практикой для рукописных песенников. Об этом свидетельствуют характерные ошибки, сделанные при переписке, а также пометы в рукописи иеродиакона Дамаскина (против многих текстов «польского корпуса», которой в этой рукописи растворен в общей алфавитной последовательности, проставлена помета справлено, которая не встречается у других псалмов; есть и прямые отсылке к тетради или к печатным кантыкам).  Различается объем тем – прежде всего за счет текстов, посвященных святым и иконам (их нет – за одним исключением). Стилистическая пестрота польского корпуса поразительна, и особенно заметны простые песенные формы, которых почти нет в предшествующих разделах рукописи.

Своеобразные отношения поэтических текстов и музыки, родство, сходство, заимствование пронизывает весь объем песенника и перекликается с другими рукописями. В некоторых книгах мы встречаем надпись подобен с указанием другого текста, но чаще  писавшие эту связь не осознавали. Это позволяет уточнить характер отношений поэтического и музыкального компонентов, а также способ сочинения, овладения формой. Одной из граней новотворчества было постепенное усвоение кантычек языком, другою – сочинение «на подобен», «на голос». Причем далеко не всегда это было прямое использование  мелодии. Чаще партитура (напев) служила моделью стиха и побудительным мотивом для развертывания образа. Здесь кроется еще одно отличие двух циклов  НИ псалмов от «польского корпуса» –  псалмы Месяцеслова и основной части Алфавита не имеют перекрестов с другими партитурами и текстами; они созданы как единые музыкально-поэтические тексты; первые строфы с поразительной точностью воплощены в интонировании, последующие заставляют певцов переосмысливать мелодический и ритмический рельеф партитуры.

Лишь немногие польские тексты были переведены; чаще случалось, что они просто «обрусели»: заменялись непонятные слова, снимались «лишние» буквы, упрощалось произношение и грамматические конструкции. Некоторые кантычки порождали целые грозди текстов, продолжающих и толкующих предыдущие и вовсе с ними не связанные. [11].

Менее всего участвует в этой общей работе группа покаянных кантычек. Своеобразие образного строя, ритмики и мелодики, по-видимому, не вызывало желания продолжить их, принять в свой актив. Напоминая приведенные выше рассуждения об общем мыслительном поле христианской культуры, мы должны признать, что песенные формы духовной лирики принесли в русское песенное искусство иное стилистическое выражение близких образов, тех же идей. Два плана выражения создали резко расширившееся пространство, в котором было довольно простора для авторской воли, выбора и изобретения. Поэты НИ школы создавали ψсалмы покаянные в песенных формах, но их образная система и лексика сохраняют высокий стиль, близкий Псалтири, литургическим текстам и тем одам, которые нам представляются архаическими, но были написаны далекими наследниками Новоиерусалимских песнотворцев. Уже в следующем поколении изменяется процесс творчества, расходятся пути поэтов и композиторов, а нераздельное бытие музыкально-поэтических текстов уходит в русло устно-письменной традиции книжных песен, постоянно и устойчиво сообщающихся с миром песенного фольклора. В устных песенных традициях мы до сих пор встречаемся с активным бытованием мотивов покаянных, узнаем их образы, а иногда и устойчивые формулы.

НИ псалмы песенной формы родились как часть монастырского быта, как особое послушание. Затем эта камерная духовная музыка  вышла за монастырские стены, оцерковляя быт. Войдя в русло духовных стихов, она становилась необходимой частью народной традиционной культуры. При этом продолжался способ порождения новых произведений и сохранялся устно-письменный характер их бытования. Однако высочайшие достижения НИ песнотворцев этой традицией не были удержаны. В рукописные песенники с начала XYIII века входили произведения следующих поколений песнотворцев  (среди них свят. Димитрий, митрополит Ростовский, Стефан Яворский, Феофан Прокопович и другие). В среде старообрядческой удерживались под одним именем духовных стихов удерживались и формы, сохранявшие роспевом, и песенные [12]. Похоронно-поминальная обрядность «безбожного» времени (особенно в послевоенный период) в отсутствии церковного окормления стала насыщаться духовными стихами, незаметно сближающимися с причитаниями.

Духовная лирика в пространстве традиционной культуры являет единство. Оно реализуется в многообразии форм, складывавшихся не одновременно, вызревавших постепенно, в соответствии с развертыванием культуры во времени. При этом возникновение новых форм не отменяло предшествующих. Это было обусловлено разветвленной системой традиционной культуры, сопряженные сферы которой – церковное предание, церковно-певческое искусство (литургические формы) и устные песенные традиции – существовали параллельно. Не нуждаясь в заимствовании или переводе, они переживали сходные процессы. Эта позиция уже в достаточной мере осмыслена народоведческими и историческими дисциплинами [13], но время больших исследований только начинается. В качестве приложения мы предлагаем опыт сопоставления  текстов одной темы, очерчивающих в совокупности это сложное многомерное пространство.

Псалмы о Страшном суде и о смертном часе

Псалмы о Страшном суде могут быть рассмотрены в качестве  самостоятельной группы или в большем разряде Покаянных. Ожидание и предчувствование  Суда составляет  одну из граней покаяния. Постоянные попечения о судьбах Господних, вершащих жизнь человеков, достигают кульминации у грани, отделяющей жизнь земную от вечной, которой в страхе и уповании чает душа, трепеща перед этим порогом. Едва ли не во все молитвословные тексты входит это сознание - хотя бы краткой формулой, упоминанием, отсылкой  к развернутым, углубленным молитвам, канонам.

Образы,  знаки Страшного суда сосредоточены в последних беседах Иисуса Христа с учениками. Они накладываются на более обобщенные и многократно повторяемые формулы Псалтири. Тропари по прочтении кафизм переводят ветхозаветные образы в символический план, но главное их значение – сосредоточение всей полноты покаяния,  ради которого читается Псалтирь. С тропарями читающий Псалтирь на время отодвигается от самих псалмов,  над ними возникает пространство, которое преодолевается движением души, страхом Божиим, порывом и обращением к Богу. Поэтика тропарей по прочтении кафизм особенная: они кратки, как и полагается тропарю, не развернуты в последовании. Образ Страшного суда появляется в них неоднократно, всегда сосредоточенно, не повторяя, но заново осмысляя.

Другая устойчивая и определенная тема покаянных – расставание души с телом. Смерть иррациональна, невозможно ее объяснить, соотнести со справедливостью, с воздаянием за совершенные дела, добрые или злые; не установить ее отношения с ценностями жизни земной и вечной. Она входит извне, и сама неотвратимая случайность ее явления приводит человека к выбору масштаба жизни и пути спасения. Превышающее возможности разума постижение смерти сопоставимо с размышлениями о времени: как настоящее время представляется неким порогом, переливаясь через который будущее становится прошлым, так смерть одновременно разделяет земную жизнь и будущий век, измеряя одно другим, собирая на суд.

Вряд ли возможно указать все конкретные связи и аллюзии НИ псалмов: они естественно продолжают континуум литургических песнопений и вырастающей из него духовной лирики. Зато стоит вслушаться в особенности именно этой формы – песенной, четкие структурные параметры которой создают свой объем и темп развертывания образа. Стилистические различия «польских» и русских текстов очевидны. Близость русских текстов к Писанию сказывается в лексике и логике установленных литургической и паралитургической практикой. Польские приближаются к логике и способу выражения устной поэзии. Общие образы, темы, поэтические приемы, близкий язык – и огромнее пространство, очерченное этим контрастом, задают простор индивидуального творчества. Причем это не только «именное», уникальное и единственное творчество (арх. Германа), но и множество анонимных творческих актов, которые в совокупности создают тело лирики, его фундамент.

История духовных стихов как самостоятельного жанра устной песенной поэзии, а также исследование их отдельных сюжетов и текстов требуют совсем другого подхода и, в частности, сопоставления большого числа записей. В нашу задачу это не входит, мы приводим немногие тексты как символы, раскрывающиеся во множественном тексте произведения фольклора, но соотносимые с другими проявлениями христианской культуры.

Все тексты приводятся только в качестве поэтических, нотная часть их опущена. В связи с этим выбрана привычная для чтения поэтических текстов графика – построфная. Тексты псалмов выбраны по большей части из рукописи, о которой сказано выше (ОР РНБ. Тит. 4172). Исключение составляет более простой для чтения вариант одной из кантычек и Германово Память предложити смерти, текст которого в этой рукописи вписан не полностью. Передача текстов приспособлена для чтения: буквы, вышедшие из обихода гражданского алфавита, заменены; сняты диакритические знаки, раскрыты титла и написаны в строку выносные буквы; проставлены знаки препинания. Особенности орфографии и грамматические формы сохранены без изменения. Тексты духовных стихов даны в том виде, который избран составителями сборников – с установкой на литературную норму (публикация В. С. Бахтина) с соблюдением особенностей произнесения (остальные публикации).

 

Новоиерусалимские псалмы

 

Страшный день помышляю, окаянный,

Трепещу страхом, грехми окалянный,

Егда тайная дела обличатся

И всем известно сия известятся.

О коль трепета в страсе тамо будет,

Егда судия страшный в суде сядит,

Страхом небеса в себе совиются,

Яко одежды от страха совиются.

Земля потрясется з гласа трубнаго.

Не терпя страха того дня суднаго,

И стихии все от своего места

Подвигши будут яко же невеста.

Звезды со небес низпадут на землю,

И огненная река пожжет землю.

Страшный день тогда и всех настрашнейший,

Егда явится свыше пречестнейший

Крест Господень, всех верных просвящаяй,

Беззаконных же страхом устрашаяй.

Небесныя вся силы страшнейшии

Снидут, и лицы вси пресветлейшии

Престол страшнаго Судии поставят

И пришествие страшное прославят.

Книги разгнутся, и люди предстанут

И вси языци на судищи станут.

О сколь ужаса и гласа страшнаго

Тогда Судии нелицемернаго!

Со страхом бо вси услышат глас Его,

Всяк ужаснется от дела своего.

Праведных лицы светом просветятся,

И грешных тела зело помрачатся.

О коль страшнаго се изречения

И конечнаго всем отречения:

«Придите, - рече, - благословении

Отца моего чада избрании,

Наследуйте вам уготованное

В начале мира Царство небесное.

Сий глас одесную суще услышат

И веселием зелным ся утешат

Грешнии же стоят ошую,

Вострепещут, слышаще беду свою.

Егда со гневом на ня отвещает,

Страшный бо Судия страшно и прещает:

Отидите от мене, проклятии,

Во огнь и в муку в грехах нечестии,

Ко диаволу и аггелом его,

Уготовано по делом всякаго.

Тамо будет плачь и скрежет зубный,

Во веки веков Тартар преисподний.

Тогда поидут вси со Христом святыи

Во места светлы и пренебесныи,

Грешнии же вси в муку и огнь вечный,

Неусыпающий червь бесконечный.

Его же всех нас  Ты Христе сохрани

И наших грехов многих не помяни

И сподоби нас со всеми святыми

Славити Тебе во веки вечныя.

 

Тит.4172, л. 182об.-183

Помета в одной из рукописей: О страшном суде и о втором пришествии Христове и о воздаяние комуждо по делом.

Плачуся и ужасаю,
Егда он час помышляю,

Как приидет судья правый

В божестве своея славы

Суд справедливый судити

И страшный ответ творити.

Тогда земля потрясется,

Камение распадется.

Тогда небеса погибнут,

А звезды на землю спадут,

Река огненна потечет

И всю тварь в себе пожрет.

Ангелы в трубы затрубят,

Всех спящих з гробов возбудят,

Тогда мертвие восстанут

И равны возрастом станут.

Ангелы престол поставят,

Приход Судии прославят.

Апостолы и пророци,

Святители, мученицы,

Патриархи праведные,

Преподобные, святые

Около будут стояти,

На нечестивых взирати.

Ох, как стерпим страха того,

Как явимся лицу Его!

Тогда на всех заволает,

А на грешных отвещает:

«Идите там, проклятыя,

До тмы и муки вечныя,

Там вам пропасть огненная,

Беда и мука вечная».

О как великий страх будет,

Где на суде Бог сам судит!

Книги будут отворенны,

Дела наши обличенны.

О како возглянем к Нему,

Како отвещаем Ему,

Когда глас услышим страшный

И лютый ответ на грешных:

«Там вам плач и скрежет зубный,

Червь лютый и душегубный».

Ты царствуеши на небе,

И на земле хвалят Тебе,

          Боже, от Девы рожденный

И ко кресту пригвожденный!

Того нас Христе сохрани

И до тых мук не отрини.

В полех и в пропастех земных,

И во светлостех небесных

Тебе честь, поклонение,

Хвала вовек и пение.

Тит.4172 л.1162об.-163

Напомним некоторые канонические тексты:

– из Евангелия

И будут знамения в солнце и луне и звездах; и на земли туга языком от нечаяния шума морского и возмущения, издыхающим человеком от страха и чаяния грядущих на вселенную, силы бо небесные подвигнутся. И тогда узрят Сына человеческа грядуща  на облацех с силою и славою многою.

От Луки, гл. 25, ст.25-27

– из тропарей по прочтении кафизм Псалтири:

Помышляю день страшный и плачу деяний моих лукавых. Како отвещаю безсмертному Царю, или коим дерзновением воззрю на Судию, блудный аз? Благоутробный Отче, Сыне единородный, Душе Святый, помилуй мя.

Егда престоли на суд поставятся, Господи, и судилищу Твоему предстанут человецы, не предпочется царь воина, не преимуществит владыка раба. Кииждо от своих дел или прославится или постыдится.

Судии сидящу и ангелам стоящим, трубе гласящей, пламени горящу что сотворише, душа моя, ведома на суд? Тогда бо лютая твоя предстанут, и тайная обличатся согрешения. Тем же прежде конца возопи Судии: Боже очисти мя и спаси мя.

 

 

Тексты из «польского корпуса»

 

Сам я не знаю, как на свете жити,

Бывши телом на земли Богу не грешити.

Ах хощу жити и еще грешити,
А кажут, что умрети и во гробе гнити.

О смерти убо аз не помышляю,

И о покаянии своем не внимаю.

Скоро солнце зайдет – аз спать ложуся,

О исповеди грехов своих не пекуся.

Заря зоряет – аз едва очнуся,
Воспоминая грех свой слезами зальюся.

Ангел пытает, под бок толкае,
Страшным судом, вечносцью душу мне лекае.

Подобно он знае, же мя торкае,
Же страшная смерть на мя косу заклае.

Постелют в гробе тесное ми ложе,
И душа во страсе будет в гроб, горе мне, Боже.

О беда, беда, что имам чинити,

И до кого имам  аз молбу приносити.

Токмо до чистыя девы Царицы,
До пренасвятейшия богородицы.

Ей ратуй Мати, в грехах упадлего

И избави мя от тмы и огня вечнаго.

Ты бо всемощная Црице во небе,
Грешных призовеши на похвалу себе.,

Дабы спевали песнь Ти прекрасную:

         Радуйся, невесто неневестная.

Q.XIY.25, л. 160

 

Начальные 9 строф заключают в себе классические образы, общие для покаянных канонов, заключительные 5 – обращение к Богородице, каковым завершается всякий молитвословный цикл. В последнюю строфу органично введен возглас Радуйся невесто неневестная, завершающий икосы из Акафиста Богородице.

 

Мы привели «обрусевший» вариант этой кантычки, как более удобный для чтения. В рукописи Тит.4172 она записана кириллицей на польском диалекте, как и тексты, которые даны ниже. Для глаз эта запись очень трудна. Кантычку следует читать и воспринимать на слух (что, к тому же, отвечает природе текста). Необходимо делать поправку на фонетические особенности, которые сказываются и в белорусских, и в западно-русских диалектах  (в публикациях текстов устной традиции запись весьма близка к форме фонетической транскрипции польщины кресовой XYII века). Это цоканье (цебе – тебе; цешко – тяжко; в окончаниях нискосци - низкости); яканье (цяло – тело); передача -у- носового сочетанием –он- (сонд-суд; ренка-рука).

 

Чтобы облегчить вхождение в следующий текст, помещаем перед ним пересказ.

 

Что стану я, бедное грешное тело делать, когда тебя, единая моя возлюбленная душа,  потеряю?

Ах тяжко слышать весть, жестока власть смерти над сынами человеческими; тяжко, тяжко тому, от кого отступился Бог.

Не жестока смерть, не ее винить – то Божья воля. Но как тяжко мне с тобою расставанье, и куда ты спешишь, возлюбленная моя душа?

В окончании укоризна: Ты отдаешь меня наемникам, а я тебе – Вечному Богу.

 

Цо ж я чиниць, грешне цяло, бенде
Кеды цебе, вечна душо, збенде,

Ктора звiонзкем натуры звянзана,

У мне была една кохана.

Ах цешко жаль слухаць тей новины,

Сроги декрет смерць на людске сыны.

Цешко, цешко кто то поянц може,

Тысь го выдал неодменны Боже.

Не срога смерць, нех ей никт не вини,

Поне важь та воля Боска чини,

Лечь ми цешко есть з тобо розстане.

Доконд спешиш, душо ме кохане?

Чи в неволю, чи ли до короны

Глове несешь в несмертелне строны?

А мне рзуцаш, цяло утрапiоне,

Снац мешкане былоць ту мерзонiе.

Ах розмышляй, душо моя дрога,

Если можно. еще благай Бога,

Абы смы се в нашей сполечносци            

Могли цешиць на тей ту нискосци.

Венц же прозба часу взiонц не може,
Гды ме складаш на смертелно ложе.

Ах, от красоты моей гладкосци

В таке мениш румяносць цемносци.

Яким смуткем плациш роскош мяла,

Кторей з тобо жиянць уживало,
Гды одходиш в так далеко дроге,

Юж це виде гамоваць не моге.

Не спрзiяш ми так ца з жалко рзенке,
Же ми даеш робакем в опеке.

Я це Богу вечно дае душе,
Цяло з земе, в земи лежець муше.

Тит.4172, л. 77об-78

Эти певучие строфы удивительным образом напоминают  «Представление о душе и теле» Кавальери, исполненное в Риме в 1600 году. Считается, что история оперы началась во Флоренции десятилетие спустя, но в этом сочинении есть все компоненты будущего жанра. Сюжет состоит в споре Души и Тела о том, что есть жизнь и любовь. Житейские наслаждения увлекают Тело, а Душа показывает их малость, тщету; утешает и ободряет надеждой на вечную жизнь. Кантычка как будто продолжает тот давний диалог. Замечательно соотношение тела/души, смерти/воли Божией. «Представление о Душе и теле» создает образ любовного союза, в котором ведет душа; здесь – тело скорбит о душе, расставаясь с нею. Временный человек, при временной своей жизни и в приближении ее конца уповает на то, что дорогая душа будет в руках Бога.

 

Еще две кантычки приводим во фрагментах.

 

Ах печаль-тоска, не знаю, где ночлег мне будет, когда душа отлетит от тела.

Тема следующих строф – раскаяние: именье свое берег, а Богу не собирал богатства (ни в каморе, ни в скрыне, ни именье на дворе – не сохранишь);

Описание неправедной смерти: молот смертельный выбивает душу из тела, а она видит отверстый ад и закрытое небо, не смеет идти на суд. Нет ничего, дорогого на земле, что бы на том свете спасло от мук ( о душечко, дроги квеце). Чем можно спастись?Покаяться, плуг и землю детям отдать, заработанное – Богу.

Ах мой смутку, ма жалосте,

Не моге се доведзети,

Где мам первши ноцлег мети,

Гды душа с тела вылети.

 

Где моя сила, робота,

Цом выробил чрез те лята.

Седм мяр плотна – лежи в гробе,

Цом выробил нендзник собе.

…

Млот смертелный в перси бие,
Вылесть душа не сме з шiе,

Видзи пекло отворiоне,
А небо видзи замкнiоне.

Нигдей се пред Богем скрыти

Душа не сме на суд итти,
Лепей се было не родить,
Нижли навеки в пекле быть.

….

О душичко, дроге квете,

Ниц дрожшего на тым свете.

Ты месь се дъаблу отдала,
Ижесь се в грехах кохала.

…

Засветеш ми свечке, але

Мои мили прзиятяле,
Цо мне дзися, то вам потым,
Иде душа з крвавым потем.

Тит.4172, Л.47об.- 48

 

Вчера родился, а придет вечер – смерть звонит над ухом: человече! 

Каждого ждет смерть, не пощадит она царей, князей, священников;

возьмет и тех, кто  в золоте, и тех, кто в сермяге.

Не ускачешь от нее на коне и не откупишься.

Отродися вчора,

Чекай до вечора.

Скоро се дзень склони,

Смерць за ухем звони:                     чловече

 

А гдзе ж мой зацный конь,

Цом дал сто злотых зань,

Не уцечеш на нем,

Хоць маш строй с перлами од смерци.

 

Шинкаре, лихваре,

Купцы и крамаре,

И ци бы плацили

Бы се одкупили                                од смерци.

Тит.4172, Л.56.        

Духовные стихи

Несколько духовных стихов, выбранных из многочисленных публикаций и еще более обильных неопубликованных записей, не могут претендовать на текстологическую представительность. Они только символизируют сферу устной песенной поэзии, в которой веками продолжается развертывание и преобразование тех же образов, что в устно-письменной культуре книжных песен.

 

– Уж вы голуби, уж вы белые

– Мы не голуби, мы не белые,

А мы ангелы-сохранители,

Душам грешным покровители.

– Вы где были, куда летали?

– А мы были на белом свете, на расстаньице,
Где душа с телом расставалася,

Слезно плакакла , распрощалася.

Ты прости, прости, тело белое,
Я в тебе прожила, как в тюрьме пробыла.

Тебе, тело, в сыру землю идти,
А мне, душе, на суд страшный идти.

Перед Господом мне держать ответ,

Держать ответ, добрых дел во мне нет.

Зап. В.С. Бахтиным в 1970 г. от игуменьи и трех монахинь старообрядческого

русского монастыря в с. Войново (Польша, Ольштынское воеводство). 

– Русская песенная лирика / Сост Бахтин В.С. – СПб, Композитор, 2004. –

с.345, № 451(фрагмент)

Даже один пример дает представление о том, как «причитываются» (присоединяются) стихи,  прирастает текст. Духовные стихи поминального цикла органично вплетают мотивы, характерные для причитаний: обращение по имени к душе покойного,  мотив пути-хождения.

 

Туда шли-прашли две манашенки.

            Рай, душе рай, тваей душе светлый рай.

Ани шли-прашли, становилися,
Становилися и прислушались.

Как душа с телом расставалася,
Расставалася, все ругалася.

 – А тибе, тела, у земле лижать
                  – А тибе, душа, в нибиса литеть.

Тебе, Дуничка, да не жить на свети.

Да не жить на святи, не хадить па зямле.

Не хадить па земле, ни тарить дарожку.

Зарастуть тваи стёжки-дароженьки

Травой-муравой, расой мидавой.

 

Зап. экспедиции РАМ в с. Яново Починковского р-на Смоленской обл. в 1998 г. – Смоленский Музыкально-этнографический сборник. Т.2. Похоронный обряд.

Плачи и поминальные стихи. –  М. Индрик, 2003 г.– с.404, №122.

 

Духовный стих уравновешивает сосредоточенный и напряженный труд покаяния, находит образ, выражающий упование на помощь Божию и прощение грехов.

 

Ишел старча по дорожке

Он у худенькой у ряске,
У шелковой подпояске.

Он и шел жа, слезми плакал,

А навстречу к яму сам Госполь.

– О чем, старче, слезно плачешь,

Понапрасно слезы ронишь?

– Ой как жа мне да не плакать?
Утерял я книгу Божию,
Крест-Евангел  в море упустил.

– А я книгу тебе сам спишу,
Крест-Евангел с моря вытащу.
Да построю тебе келью,

Не на жительство на место,
А где люди мало ходють,
А все пташечки спевають,
Мишкину душу поминають.

Ой Мишутке память вечная,
Царство Божия бесконечное.

Зап. экспедицией СПбГУКИ (рук. Т.В. Шастина) в 2005 г. в с. Ржаницы, Жуковского р-на Брянской обл.

Начальные строфы кантыки о Страшном суде мы приводим, чтобы не ограничиваться только простыми песенными формами: есть в польском корпусе и развернутые строфы с замечательной рифмовкой, яркими ритмическими контрастами; встречаются элементы полифонической техники. Но эта партитура – единственная в своем роде. Похоронный марш, торжественный и скорбный, с классическим чередованием минорной и мажорной частей, с мелодическими оборотами, обладающими выразительностью театрального жеста, как будто явился из будущего – из траурных шествий Великой французской революции и музыки классицизма. Впрочем, польские «помпезные» (то есть с участием духовой музыки, труб) процессии могли повлиять на формы европейской культуры, подобно тому, как возникла мода на польский/полонез.

 

Прзиде час, гды душа незостане в целе,   

И помеша смутек нещенсце веселе.          

А я за се                     в сондным часе,

Бог то справи,           же се стави

            Душа до цяла.

 

И ставе се пред сондз страшны справедливы,    

Бог ми сондзиць бендзе за грзехи гневливы.      

А я в ренце    в марным веце

В грзехах гине           о годзине

            Смерци ниц недбам.

Тит. 4172, л. 49 об-50.

 

Начальные слова духовного стиха точно соотносятся с Евангельским текстом, но скорее отсылают память к финальной сцене «Бориса Годунова» –  М. П. Мусоргский вкладывает их в уста беглых монахов, которые оказались при войске Лжедмитрия и на рубеже Москвы и Литвы, в начальной поре Смутного времени как будто сами того не понимая предвещают страшные беды.

 

Солнце, луна померкнут,

И частые звезды раскатятся,
И райские двери затворятся,
И райские завесы обрушатся,
И взыдет Михаил на гору.

И взыдет на гору каменную,
И вставит трубу золотую.

«Вставайте, живые и мертвые,
Вставайте на праведный суд!»

А праведники стоят – веселятся,
А грешники стоят – слезно плачут,
Отца и матерь проклинают,

Что они нас не били, не учили,

И в Божию церковь не сылали,
И Божьего писанья не видали,
И Божьего пенья не слыхали.

 

Зап.В.С,Бахтиным в 1978 г от дочерей старообрядческого священника

в русском селе 23 Миля (Румыния, округ Тульча).

– Русская песенная лирика. Сост Бахтин В.С. – СПб, Композитор, 2004. –

№ 452, с.345-346.

 

 

 

Некоторые псалмы отсылают наше восприятие к воспоминаниям о Пляске смерти, уводящей за собою людей всякого звания и возраста и к Прению живота и смерти, существовавшему в поэтической, театральной форме, в виде сюжета гравюр и даже икон.

Почто мир гордится во временной славе,

Его же блаженство мимоходят яве.

Тако бо вся слава его увядает,

Як сосуд скуделен скоро ся скрушает.

Повеждь, где Соломон, некогда премудрый?

Или Сампсон, от всех вождь непреборимый?

Или Авесалом, лицем бысть прекрасный?

Или Iонафан, врагом си ужасный?

Где кесарь отыде славы велением?

Или богач, мняйся весь учреждением?

Повеждь, где Тулиад со сладким вещанием?

Или Аристотель с мудрым вниманием?

Тако много времен, тако владычествий,

Премощных градов, царств и величествий,

Вси царие, князи, мудрецы преидоша,

В мгновение ока, яко сень погибоша.

О, краткий праздник есть мира сего слава,

Яко сень чловека и польная трава,

Иже крадет от нас небесное царство,

Обещевая нам краткое государство.

О снеди червия, о пепеле земный,

О роса утренняя, человече временный,

Никако же веси, долго ли живеши,

Покайся истинно, дондеже не умреши.

Не тешься во вещех, яже мир дарует,

Что бо днесь дарует, утро отимует.

Вечное блаженство в небе воспоминай,

Мир же сей суетный от себе отлагай.

Блажен муж, кто мира суетнаго бежит,

Сей бо небесное царствие наследит,

Еже подаждь Боже и нам получити,

Изволи щедроты Твоя нам источити

Богородицы ради, светлыя Царицы,

Славныя пренепорочныя Девицы,

Молитвами Ея всех нас сохраняй,

Геены огненной весь мир сам Ты избавляй.

Тит.4172, л. 77об.-78

В одной из рукописей этот текст снабжен  пометой: Смерть всех поядает, старых и младых.

 

Память предложити смерти прииде время

 

Один из 14 псалмов, имеющих в акростихе имя архимандрита Германа. В построфной графике виден только дополнительный акростих-подпись. Основной, имеющий самостоятельную стихотворную форму, расположен по вертикальным линиям столбцов, собирающих под музыкальной фразой соответствующие ей стихи изо всех строф. В творениях Германа всегда присутствует личность поэта. Вечные темы, освященные преданием образы и перекличка с каноническими текстами органично соединяются  с моментами личными. Так, образ водной пучины, от Давидовых псалмов служащий символом житейских бедствий, оказывается в то же время воплощением реального переживания (это явствует из акростиха, подчеркивается выразительным «словесным жестом» в 6й строфе  – вот и от нас отняла младенца). Обстоятельства, сказавшиеся в этом псалме, известны по кратким формулировкам монастырских актов. Герман, в  ту пору строитель (это второе лицо в монастыре после игумена). был заключен под стражу, судим и жестоко избит в наказание за туманно сформулированный проступок: сорвал казенные печати. Дело было в 1676 году, когда по смерти царя Алексея Михайловича патриарх Иоаким предпринял новые гонения на ссыльного патриарха Никона и его любимый монастырь, из которого изымались святыни, книги. Что спасал Герман, и в какую из приписных обителей его отправили по водному пути, мы не знаем. Но скорбный путь с умершим на его руках товарищем по несчастью запечатлен псалмом, музыка которого доносит страшный образ грозы с пронзительной достоверностью, а композиция разворачивается от состояния трепета, страха Божия (не близость конца страшна, а то, что нет времени для покаяния),  через непременный мотив равенства всех перед смертью к заключительному молению, в котором соединяются голос героя и братии, помощь которой он призывает.

 

Память предложити смерти прииде время,

Отяготи бо мя житейских бурей бремя,

Забвение благих присно налагающе,

По стремнинам же злоб мира обвождающе.

Гроза же, яко днесь, прииде мне многая,

Предложенна память ти,

О, смерте горкая!

 

Лютость твоя ныне явися зде пловущим,

Многое падений неразрушно имущим.

Рыданий достойно бремя претяжчайшее

И всяких горестей мира прегорчайшее,

Елма содеяла еси в нас презлобная,

Отлучила нас днесь,

О, смерте горкая!

 

Абие внезапном времени не хотяща

Исторгну от тела человека скорбяща,

Ядовитою си стрелою уязвивши,

Страха исполненно зрение сотворивши
Рыдания видящим делания полная

Язв сердечных, зрящим тя,

О смерте горкая!

 

Времени ни мала дающи разрушити,

Всякое греховно действие разорити,

Татю уподобляся, незапно приходиши,

Абие на грешных готове приносиши       

Мучений страшнейших оружия  грозная,

Ими же пугаешь всех,

О смерте горкая!

 

Аз же, таковая зря, како не рыдаю,

Ангельску одежду носящи пребываю,

Умерщвления же не сотворяю страстем,

Шатаяся всегда, прилежу мира сластем,

А конечная всем не поминах томная,

Великия муки ти,

О смерте горкая!

Яко не щадиши юнаго во младости,

Емлеши и седа, не стыдишся старости.

Уязвляеши всех лютою си стрелою,

Егда приходиши с острою си косою.

Не брежеши мудрых учения многая,

Земле предаеше тех,

О смерте горкая!

 

Великаго в силе восхитила Сампсона,

Мудраго паче всех исторгну Соломона,

Младость юнейшую Авессалома презре,

Восхвати, яко цвет, иже еще не созре.      

Равне Платонова не вняла витийская,

Дрожащ поят яко всех,

О смерте горкая!

 

Отрочата и вся младенец посекаеши,

Аки зеленую траву пожинаеши.

Елма  и от нас днесь пояла  младенца,

Исторгну любезна матери и первенца,

И стара мужа не вня слезы скорбныя,

Извлече от тела и,

О смерте горкая!

 

Державных и везде владущих, яко царей

Тако и повсюду воинствующих князей,

Работным подобно, повергаеши во гроб,

Рыдания полну память даеши им в род,

Достоинств не чтеши священников добляя,

Хищаеши в землю тех,

О смерте горкая!

 

Ох.ох! Дерзаеши како архиереов,

О люте мне, пошто береши иереов?

Шумна, яко с вина, поне не срамишься

Шалства не имущих, яко не стыдишься

Ангелобразных монах лица слезная,

Аки всех храниши в персть,

О смерте горкая!

 

Юрод поистинне, аще не поминает,

Юный, старый, и о смерти не рыдает.

Аз же помышляю грехов своих пучину,

Аки великаго моря сущу глубину,

Язык в молбу Богу движу мысли грозная,

Яко да избуду тя,

О смерте горкая!

 

 

Молю сего ради, братия любезная,

Агнцу пречистому принесем усердная,

Изливающе вси слезная моления,

Ярость судиину кротяша прошения,

Мала  к велици зовуща: Сохрани мя!

Едине безгрешный сый,

О Спасе, спаси мя!

 

Суеты и злобы мира отбегающе,

Единому Богу всегда притекающе,

Царю преблагому, милостиве Владыце,

Ангельска образа в любезном тому лице:

Болезней, глаголы поюще, предвари мя.

От бед лютых смерте злы,

О Спасе, спаси мя!

 

Любовь мира злаго огорчи предо мною,

Ездящих в той злобе дай не зреть пред собою,

Закон Твой сподоби сотворить усердно,

На суде же в десных предстати любезно,

Единый прещедрый, к раю сподоби мя,

Невидимый Царю всех,

О Спасе, спаси мя!

 

Плавая водою,

Омиваемый тою,

Зря ту умерша,

Писаше вирша

Герман ридая,

Поя и вздихая

Маия месяца, болезнен

Пог. 426, л.159об-169

Работа подготовлена при поддержке гранта РГНФ № 04-04-003 90а.

 

 

Примечания:

1. исследования А.В.Позднеева опубликованы в ряде статей и в монографии «Рукописные песенники  XYII-XYIII вв. Из истории песенной силлабической поэзии».– М., Наука, 1996.– 448с.

2.: Появившиеся в последние несколько лет публикации позволяют сделать такое обобщение. См. Патриарх Никон. Труды. – М., МГУ, 2004. –1261 с.;  Лобачев С.В. Патриарх Никон.– СПб, Искусство СПб, 2003 –415 с.; Севастьянва С.К. Материалы к «Летописи жизни и литературной деятельности патриарха Никона».– СПб, Дмитрий Буланин, 2003.– 520 с.

3. см. Описание соборного храма Воскресения Христова, построенного по Иерусалимскому образцу святейшим патриархом Никоном в Воскресенском, Новый Иерусалим именуемом монастыре. – М., 2001.– 94 с.; раздел, посвященный Воскресенскому монастырю в «Трудах…» – с.с. 621-821; Зеленская Г. М. Святыни Нового Иерусалима. – М., Северный паломник, 2002.–431 с.

4 . Единственное исключение – рукопись иеродиакона Дамаскина, хранящаяся в ГИМ. Она сохранила два этапа работы:  собирание всех возможных вариантов всех псалмов и утверждение лучших в чистовом своде, который лишь начат. Именно эта рукопись, щедро оснащенная рабочими пометами, послужила открытию Новоиерусалимской школы А. В. Позднеевым

5. В «Рукописных песенниках…» Герману посвящена глава, повторяющая название одной из статей А. В. Позднеева «Мастер акростиха – Герман», с.с.23–41

6. Обзор текстов помещен в издании «Ранняя русская лирика. Репертуарный справочник музыкально-поэтических текстов XY_XYII веков. Сост. Петрова Л. А., Серегина Н. С.– Л., БАН, 1988 – 410 с.

7. В рукописи циклы не имеют названий, они введены ради удобства описания и анализа

8. Патриарх Никон. Труды. – с.с. 823 – 857

9. Алфавит. Серия Православная певческая традиция. Ансамбль Псалмопевцы. CDSMR 909 102. Bohema music, 1999. 10. Ограничиваясь одной частной задачей, мы только упоминаем об этом большом разделе, где в общей алфавитной последовательности помещены очень разные тексты: псалмы архимандрита Германа с его именем в акростихе, 5 частей из Песни Песней, псалмы-проповеди на политические события, псалтирные псалмы и пр. Среди них по различным признакам можно выявить малороссийское и кутеинское наследие. Но это специальные задачи большого описания и исследования

11. Самое большее число разнообразных текстов известно с партитурой, которая в польском корпусе Тит.4172 служит псалмам Щенсливы кому грехи одпущенны и Пребрзялем мяру. Из «обрусевших» версий второго текста надолго сохранился в бытовании книжных песен текст свт. Димитрия Ростовского; эта же музыка стала формой для любовных песен, политического памфлета. Комментарии и параллели приведены в публикации песенника Тит.4272.– Музыкальный Петербург. Энциклопедический словарь. XYIII век. Т.5. Рукописный песенник XYIII века с голосами, положенными на ноты. Изд. подг. Васильева Е. Е., Лапин В. А., Атрощенко Н.А.– СПб, Композитор, 2002. – № 13 (24) Уж мой цветочек в поле увядает и комментарии к нему. Сс. 57, 189–190,  267–269

12: Представление об этом дает замечательная по полноте и взвешенности публикация, подготовленная Г. В. Маркеловым «Писания выговцев. Каталог-инципитарий. Тексты. По материалам Древлехранилища Пушкинского Дома. –СПб, Дмитрий Буланин, 2004.–422с.

13. Целое направление обозначено монографиями Т. А. Бернштам  Молодость в символизме народных обрядов восточных славян. Учение и опыт Церкви в народном христианстве. СПб, Петербургское востоковедение, 2002.– 395с.; Приходская жизнь русской деревни: очерки по церковной этнографии. СПб, Петербургское востоковедение, 2005. – 416 с.