Электронная библиотека Центра изучения православия и древнерусской культуры  http://www.drevnerus.narod.ru

 

Человек верующий в культуре Древней Руси. Материалы международной научной конференции 5 – 6 декабря 2005 года / Отв. ред. Т.В. Чумакова. СПб., Издательство «Лемма».  2005. 252 с. ISBN 5-98709-013-X

Содержание см. http://drevn2005.narod.ru/soderzanie.htm

 

Рохлина А.М.

Семантика монастырского пространства в житиях севернорусских подвижников XIV-XV веков

 

Пространство – одна из основных категорий культуры, одна из универсалий, с помощью которых человек познает мир и свое место в нем. В различных обществах и в разное время пространство понимается человеком по-разному. Для традиционных, архаических сообществ характерно понимание пространства как неоднородного; в представлении человека такого сообщества пространство организуется рядом разрывов (термин М. Элиаде), которые маркируют места связи мира человека с миром богов, своего рода прорывы в высший мир. Пространство для человека архаического сознания делится на свое/чужое, сакральное/профанное. Святыми местами являются храмы – жилища бога или богов, только в храме возможно соприкосновение с горним миром.  Понятие храма неразрывно связано с понятием центра мира; обычно храм располагается в центре мироздания, с него начинается обитаемая вселенная. «Человек доисторических обществ стремится жить как можно ближе к центру мироздания. Он знает, что его страна расположена в самом центре Земли, что его город это пуп Вселенной, а уж Храм или дворец так это вообще истинные Центры Мироздания» [М.Элиаде. Священное и мирское. М., 1994, с. 35].

Религиозный человек может жить только в обустроенной вселенной, такой, в которой осуществима связь его мира с миром богов. «Человек традиционных обществ испытывает потребность постоянно существовать в  полном и организованном Мире, в Космосе» [Там же]. Все, что не его мир – еще не мир вообще. Поэтому, прежде чем жить в каком-то месте, его надо приспособить для жилья: «Размещение на какой-то территории с необходимостью предполагает ее освящение» [Там же, c. 29]. Это достигается постройкой храма (или какой-нибудь другой святыни), с которым начинает соотноситься центр мира. Так осуществляется первичная ориентация человека в пространстве.

Для человека архаичного общества также большую роль играет соотнесенность его мира со странами света. Пространство должно члениться не только в связи с его отношением к Высшему (и низшему – то есть стране мертвых) миру. Человек с необходимостью должен членить окружающий мир не только по вертикали, но по горизонтали тоже, что и достигается ориентацией по сторонам света. Как правило, они корреспондируют с разделением пространства на мир богов и мир людей, одна из сторон света неминуемо оценивается как чистая, святая, в той стороне обычно располагается рай. Другая – как правило, противоположная – определяется как злая, нехорошая, нечистая, с ней будет соотноситься представление об аде. Культовые постройки и жилища обязательно будут соотнесены с такой системой; обычно на нечистую сторону не выходят двери домов, а алтарь в храме будет сориентирован на сакральную.

Человек средневековой культуры, несмотря на то, что он обладает уже новым, христианским сознанием, также делит пространство на свое/чужое, сакральное/профанное, чистое/нечистое (это убедительно доказано в работах А. Я. Гуревича, Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского), только теперь такая оценка связана уже с соотнесением данных понятий с категориями христианской культуры.  Рай и ад располагаются на земной поверхности; существуют страны, которые по определению являются нечистыми, неправильными, это может быть связано с их расположением относительно стран света или с тем, что жители этой страны исповедуют другую, нехристианскую религию; существуют места, являющиеся разрывами в пространстве, прорывами в высший, божественный мир – храмы. Такое понимание пространства прослеживается во всех памятниках средневековой культуры – архитектурных сооружениях, текстах.

Древнерусские жития здесь – не исключение, потому что древнерусская литература только называется древней, по существу являясь книжностью средневекового типа. В житиях Феодосия Печерского, Сергия Радонежского пространственные категории играют большую роль. Как правило, это противопоставление святого пространства монастыря десакрализованному пространству города, противопоставление святых городов – Киева, Москвы – городам, не обладающим святостью. В житиях же севернорусских подвижников представлен процесс превращения нечистого, профанного, а то и вовсе мертвого пространства в христианское, святое, светлое. Жития Кирилла Белозерского и Зосимы и Савватия Соловецких наиболее показательны в этом плане, потому что именно в них с наибольшей полнотой показано освоение северной земли, ее освящение. Эти два памятника представляют ценнейший материал для анализа сакральной истории и географии русского Севера.

Монашество (монахи, монастыри – от греческих слов monos –один, одинокий, monaxein – быть одному, жить уединенно, monahos, monastes– живущий уединенно, monastirion – уединенное жилище) значит первоначально «уединенное, одинокое житье» [Христианство: энциклопедический словарь в 3-х т., под ред. С.С. Аверинцева. М., 1995, т. 2, ст. «Монашество», с. 148]. Это название относится не только к жизни одного человека, но и к жизни сообщества людей, обрекающих себя на безбрачие и отрекающихся от мира. Родоначальником монашества в христианстве считают св. Антония Великого, который в ранней молодости отказался от богатства и ушел в пустыню.

На Руси монастыри существовали еще со времен Владимира, но подлинным рассадником иноческой жизни сделалась Киево-Печерская обитель. До основания Троице-Сергиевой лавры Киево-Печерский монастырь был центром русского монашества. Настоящим проповедником и распространителем монашества на Руси с полным на то основанием считают преподобного Сергия Радонежского. Учениками преподобного – Стефаном Нуромским, Павлом и Сильвестром Обнорскими, Лазарем Муромским, Кириллом Белозерским и другими – было основано больше 30 обителей по всей России, начиная от подмосковных земель и кончая Крайним Севером. Древнерусская монастырская колонизация переживает в XIV-XV веке эпоху своего расцвета.

Именно в это время началось заселение северных земель, и началось оно с основания монастырей. Инок, искавший безмолвия, уходил в пустынные северные края; вскоре к нему начинала собираться братия. По следам монахов на север шли крестьяне, вокруг монастыря образовывались крестьянские поселения; впоследствии они могли превратиться в крупные села или даже города – так, например, Архангельск первоначально возник как поселение вокруг Михаило-Архангельского монастыря.

Образцом для основателей новых монастырей на севере Руси явилась Троице-Сергиева лавра: «История Троице-Сергиева монастыря представляет собой яркий пример древнерусской монастырской колонизации. За два-три десятилетия на месте лесной пустыньки сформировалось застроенное и заселенное пространство. То же самое происходило и с другими обителями XIV и XV вв.: основатель монастыря или инок, искавший уединения, уходил в дремучий лес и тем самым прокладывал путь для дальнейшей колонизации. Новооснованные пустыньки Вологодской земли были вехами древнерусской колонизации» [И. В. Смолич. Русское монашество. М., 1998, c. 48]. Говоря о символическом значении этого факта, следует отметить, что Кирило-Белозерский и Соловецкий монастыри типологически схожи с Троице-Сергиевой лаврой. Во-первых, все три монастыря связаны отношениями преемственности друг с другом (Кирилл Белозерский был учеником преподобного Сергия, а Савватий Соловецкий, перед тем как уйти на подвиг, был послушником Кириллова монастыря и был там пострижен в монахи).

 Во-вторых, и Соловецкий, и Кирило-Белозерский, и Троице-Сергиев  монастырь являлись духовными центрами своего края: Троице-Сергиева лавра – центр всей Руси, Кирило-Белозерский монастырь – центр вологодских и Белозерских земель, Соловецкая обитель являлась центром Поморья. О внешнем сходстве Кириллова и Троице-Сергиева монастыря говорит в описании своего путешествия А. Муравьев, русский путешественник XIX века, предпринявший паломничество по северным монастырям: «Глубокое впечатление произвел на меня этот первый взгляд на летописный Кириллов; он мне напомнил по внешности лавру Сергиеву» [А. Муравьев. Русская Фиваида на севере. СПб., 1854, с. 11]. Безусловно, каждый из этих монастырей был не только средоточием церковной жизни края: «Каждый монастырь по мере своих возможностей был центром православной культуры» [А. В. Камкин. Православная церковь на севере России. Вологда, 1992, с. 68]. В них хранились богатые библиотеки (конечно, для своего времени и места), позже при монастырях начали появляться школы. 

Итак, при преподобном Сергии началось освоение северных земель. Вполне естественно, что началось оно с основания монастырей; ведь всякая территория, прежде чем стать местом обитания людей, должна быть освящена. «В этих отдаленных и труднодоступных землях монастыри представляли собой знаки духовной освоенности пространства: углубленности, вкорененности православной веры в краях, граничивших с языческими аборигенными народами Севера. Именно так в случаях со строительством северных монастырей трансформировалась давняя традиция отмечать границы освоенного пространства с помощью святых памятников» [Культурный ландшафт Русского Севера. Архангельск, 1997, c. 76].

 Очевидно, что основание монастыря – это глубоко символическое в своей основе действие. С основанием монастыря чужая, нечистая, враждебная человеку местность превращалась в сакральный центр.

Христианское мышление символично по своей природе. «В мире есть смысл, но этот смысл совсем не таков, каким он по первому взгляду кажется. Все блага мира лишь знамения, символы, “signa” благ небесного царства. Глупо увлекаться тем, что находится в мире, простыми символами мира истинного. Земные блага ценны не сами по себе, а лишь как знамения истинных благ» [Л. П. Карсавин. Основы христианской религиозности в XII-XIII веках. СПб., 1997. с. 207]. Все, что есть на земле – лишь знаки чего-то высшего, своего рода маркеры, которые указывают на то, что есть в Небесном Царстве. Так, земная церковь – прообраз Небесной, земная жизнь – это лишь приуготовление к вечности. Так и монастырь – это символ Града Небесного, Небесного Иерусалима. «Любой более или менее развитый древнерусский город с его храмами во имя Христа, Божией Матери и многих святых не может не содержать в себе архитектурного образа Церкви Небесной, града небесного (выделено автором – А. Р.). … в наиболее чистом виде образ града небесного достигался в русских монастырях» [Прот. Лев Лебедев. Богословие земли русской // Москва патриаршая. М., 1995. с. 297]. Монастырь – это град Божий на земле, «общежитие есть земное небо» [Преп. Иоанн Лествичник. Лествица, возводящая на небо. М., 2002. с. 109].

Насельники этого града – монахи, т. е. “приявшие образ ангельский”. Они отличаются от людей не только своим внешним видом, но и внутренней сутью. Общеизвестна символика монашеского облачения: например, клобук знаменует собой ангельские крылья. При пострижении в монахи человек меняет имя, отрекается от своей прошлой жизни. «Для религиозного сознания мир и царство Божье неразрывно связаны в своей противоположности … Небесное царство строится отрицательно, путем отвержения мира» [Л. П. Карсавин. Основы…, с. 204].

Царства Божьего можно достичь только после смерти, поэтому обряд пострижения в монахи воспроизводит смерть постриженика: облачение в черные одежды, перемена имени являются знаками того, что человек умер для этого мира, что он принадлежит миру горнему.

Таким образом, монастырь – это место, где живут люди, принадлежащие Богу, отрекшиеся от этого мира, перешедшие в мир иной (не случайно в русском языке по отношению к монахам укоренилось слово “инок” – иной, не такой, как все, принадлежащий к другому миру). Но разница между архаическим сознанием и христианским в понимании другого мира, в понимании времени, в понимании смерти.

В представлении человека архаического сознания мир живых и мир мертвых изоморфны друг другу. Загробная жизнь ничем принципиально не отличается от земной; там все такое же, как здесь. Поэтому в гроб умершему кладут те предметы, которые сопровождали его при жизни; поэтому человек, передвигаясь по горизонтальной поверхности, может достичь мира мертвых; поэтому боги представляются похожими на людей. Смерть в понимании первобытных людей – переход из знакомого мира в знакомый; путь может быть долог, но его конец заранее известен.

Иное понимание смерти и загробного мира мы видим в христианстве. Безусловно, у них есть общие черты – это, прежде всего, наличие двух миров, земного и высшего, божественного (в противовес современному сознанию, для которого существует только земной мир). Но христианин, в отличие от язычника, не знает, что его ждет за гробом. Для христианина мир земной и мир небесный не подобны друг другу. Смерть в понимании христианина – качественное изменение в состоянии человека. «Смерть – великое таинство. Она – рождение человека из земной жизни в вечность. При совершении смертного таинства мы слагаем с себя нашу грубую оболочку – тело, и душевным существом, тонким, эфирным, переходим в другой мир, в обитель существ, однородных душе» [Свт. Игнатий Брянчанинов. Слово о смерти. М., 1993. с. 69]. Умирая, человек слагает с себя земную плоть и переходит в мир, законы которого ему неведомы.

Такое осмысление смерти не могло появиться, если бы в христианстве не изменилось понятие времени. Смерть – это выход из замкнутого пространства в бесконечное, переход от линейного, исторического времени к вечности.  «Приближаясь к выходу отсюда, даже и мало духовные люди нередко начинают жить иными способностями. Большинство в это время видят двойным зрением. <…> Они видят будущее как уже настоящее, и далекое, как близкое. <…> Тут преодоление времени и пространства есть не исключение, а правило» [О. П. Флоренский. Рассуждение на случай кончины о. Алексея Мечева // Москва, 1990, № 12.С. 171]. Смерть – преодоление не только пространства, но и времени. Это также отличает христианское представление о смерти от языческого, где смерть мыслилась только как преодоление пространственной границы. И именно монастырь является тем местом, где сходится земля с небом, где смыкается земная жизнь и жизнь вечная, где человеческая история становится священной.

Именно благодаря севернорусским подвижникам русский Север начал восприниматься как святая местность, будучи первоначально осознаваем как чужой, колдовской, недобрый мир, по сути – мир мертвых.  Ситуация, когда инок уходил на север (т. е. в мир мертвых), соответствует телеологии монашеского подвига. Монастырь принадлежит горнему миру; уходя в монастырь, человек меняет имя. Он умирает для мира. И если он при этом идет в место, которое осознается как принадлежащее миру мертвых, он как бы умирает вторично. Но эта двойная смерть оказывается в итоге воскресением: как Христос смертию попирает смерть, так севернорусский подвижник своим подвигом превращает мертвые земли севера в оазис русской святости.