Петкевич А. В.

Роль отечественного перевода «Истории иудейской войны» Иосифа Флавия в развитии жанра воинской повести древнерусской литературы. Аспект жертвенности.

 

Жанр воинской повести – один из наиболее разработанных жанров древнерусской литературы. Опубликованы различные списки относящихся к нему произведений [1], этому жанру посвящены исследования А. С. Орлова, Истрина В. М., В. П. Адриановой-Перетц, Н. А. Мещерского, Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, В. Д. Кузьминой, В. И. Охотниковой и других [2]. Из недавних исследований можно назвать исследование Н. И. Трофимовой «Воинская повесть XI-XVII вв., новое осмысление известной дискуссии Д. С. Лихачева и А. А. Зимина о понятиях «чести» и «славы» в древнерусской литературе в статье Стефановича, труд «Древнерусские воинские повести» М. В. Мелихова [3].

Несмотря на то, что жанр воинской повести традиционно относится к светской словесности Древней Руси, он связан и с кругом церковной литературы. Богатство тематики воинской повести обусловлено соединением в ней нового христианского мировоззрения и наследия языческого прошлого. Эти две стихии не враждуют, но рождают развивающееся понимание воинского подвига, совмещающего в себе житийную и героическую традиции.

Среди источников, повлиявших на развитие жанра воинской повести в самом начале, в XI в., называют различные переводные сочинения: «Девгениево деяние», «Александрия» в различных редакциях. «История иудейской войны» отличается от остальных не только своим объемом, который дает глубокую разработку деталей, но и своей большей популярностью, что подтверждается большим по сравнению с названными произведениями количеством известных списков [4]. По мнению Н. А. Мещерского, исследовавшего этот памятник наиболее глубоко, именно «История» в наибольшей степени повлияла на формирование жанра воинской повести Древней Руси, что подтверждается обилием цитат из нее в различных произведениях древнерусской литературы: в Киевской и Галицко-Волынской летописях, в «Житии Александра Невского» [5]. Еще раньше об этом писал Е. В. Барсов в труде ««Слово о полку Игореве» как художественный памятник Киевской «дружинной Руси» [6].   

Исследователи предполагают, что в образовании жанра воинской былины и исландские саги [7]. Сплав духа переводной византийской литературы и фольклорного мировоззрения дал сложный образ героя воинской повести.     

Воин наделяется одновременно святостью и мужественной доблестью. Представление о герое сродни былинным богатырям насыщается чертами воина-мученика за христианскую веру. Меняется сущность воинского подвига: доказательство своей храбрости уступает место смерти за веру: «А храбрых своих испытаем, а реку Дон кровью прольем за землю за Рускую и за веру крестьяньскую!» («Задонщина») [8]. Стяжание славы соединяется со стремлением к святости. Особая роль отводится княжескому служению как служению миру вплоть до смерти, по определению Г. П. Федотова [9]. Дмитрий Донской обращается к соратникам с призывом: «Братия моя, руския князи и воеводы, и бояре, гнездо есмь Владимира, князя киевскаго, иже изведе нас от страсти ельлинския. Ему же откры бог православную веру, яко же оному Стратилату, паки он же заповеда нам ту веру крепце держати и поборати по ней. Аще кто ея ради умрет, то во оном свете почиет. Но аз, брате, за веру христианскую готов есмь умрети», и воины отвечают готовностью «умрети и главы своя сложити за святыя церкви и за православную веру Христову и за твою обиду великаго князя» («Сказание о Мамаевом побоище») [10].  

Жертвенность во имя самореализации переходит в смиренное самопожертвование. Так развивается категория жертвенности, под которой предлагается понимать совокупность представлений о жертве как жертвоприношении и жертве как самопожертвовании в развитии от этнографических и фольклорных институтов к современной культуре и литературе. Данная категория реализуется во взаимодействии ритуальных и словесных форм культуры.

В древнерусской литературе категория жертвенности наиболее полно и ярко реализуется в жанре воинской повести, развиваясь вместе с ним, раскрывая все новые стороны своего содержания, являясь основополагающей для этого жанра. Но основа традиции реализации категории жертвенности в воинской повести была заложена уже в самом начале развития воинской повести, что делает необходимым изучение отечественного перевода «Истории иудейской войны» именно в данном аспекте.

По мнению Мещерского, отечественный перевод «Войны» выполнен с таким литературным мастерством, что его можно считать оригинальным произведением отечественного переводчика, которого можно называть автором [11]. Он переработал текст, вставив в него многие добавления, сделав более выразительными, детально богатыми сцены сражений, которые играют существенную роль в развитии повествования. 

В «Истории» рассказывается о восстании иудеев против римской власти, полном героизма и окончившемся трагически. Иосиф был одним из предводителей восставших, но после гибели своих войск предпочел смерти римский плен, и постепенно достиг уважения своих победителей. Он стал свидетелем падения нескольких иудейских городов и длительной и успешной осады самого Иерусалима.

В «Истории» представление о воинском подвиге как испытании мужественности и о самопожертвовании соединяются в новом ракурсе: быстро становится понятно, что восстание обречено на поражение, но иудеи отказываются сдаться и предпочитают смерть пленению, которое означает для них потерю веры, родины и храма: «Аще и беда случится нам, сладку смерть да приметь пред святыми враты. И душу свою положим ни за жены, ни за дети, но за бога и за цьркъвь» (IV, III, 10) [12].

Их сопротивление отчаяния противопоставляется римской науке войны, подчиненной жесткой дисциплине и основанной на укреплении боевого духа. Иосиф восхищается римлянами и сам старается обучить вверенное ему иудейское войско по римскому образцу. Особая роль отводится римским военачальникам Веспасиану и его сыну Титу. Позднее с Веспасианом был сравнен Александр Невский в «Житии Александра Невского» [13]. 

В «Истории» рассказывается о героизме римлян и иудеев, как военачальников, так и рядовых воинов. В оппозиции двух типов мужественности на стороне римлян – знание и вера в победу, на стороне иудеев – вера отцов и стремление умереть за нее. В Масаде, одном из последних оплотов восстания, все население города-крепости (в том числе женщины и дети) отказывается сдаваться в плен и совершает массовое самоубийство по призыву своего военачальника: «Свобода есть мужеска смерть съ возлюбленными своими… Тако время и богъ посла на ны, тако римляне не хотять, но блядуть, да никто же нас не умреть пред плененимь, но потеснимся упредити упование ихь и въ веселиа место, ему же надеются обрести нашимь пленениемь, да ужасъ приимуть и подивятся нашему твердосердию!» (VII, VIII, 6-7). 

Восставшие становятся мучениками. Смерть для них – и очищение от грехов, в числе которых – осквернение иерусалимского храма, являющихся истинной причиной поражения и, первоначально, вторжения римлян: «Но богъ осудилъ того града за разноличныя грехы в живущих в них, и, хотя очистити святая огнемь» (IV, V, 2). Это представление сродни учению о бедствиях, в том числе и нашествии врагов, как казнях божиих, подробно развитое в древнерусской литературе [14]. Иудеи наказываются не только за отступление от веры от благочестия предков, но и, в христианском представлении, за неприятие и распятие ими Христа.

Отечественный автор воспринимает и развивает словарь соответствующей жанру воинской повести лексики, он разрабатывает воинские формулы, которые получили долгую жизнь в древнерусской литературе, развивает образы и символику воинской повести. 

Но «История» не знает некоторых важных мотивов более поздней оригинальной древнерусской воинской повести. Так, она не знает мученичества за веру в ее христианском выражении, подразумевающем подражание Христу.

В древнерусской воинской повести использовались все достижения автора отечественного перевода «Истории Иудейской войны», но понимание воинского подвига приобрело новую глубину: самоотверженность иудеев соединилась с мужественной доблестью римлян, и развился новый образ воина, который соединял в себе мифологичность Девгения и богатырей и христианскую жертвенность Бориса и Глеба или святого Егория Победоносца. Благодаря этому такое естественное, гендерно определенное представление о мужчине как воине обогатилось толкованием воинского подвига как подвига христианского мученичества.

Не зря Русь быстро приняла с большим трудом давшийся Византии постулат о том, что воин, погибший на поле брани, является мучеником за Христа [15]. Новое понимание воинского подвига оправдывает воинское служение и предоставляет ему новый статус – статус святости, что позволяет сформировать пантеон отечественных святых, основанием которого становится, наряду с монахом-подвижником, воин-мученик, в образе которого реализуется представление о княжеской и, шире, мирской святости. Новое понимание воинского подвига зиждется на представлении о вольном самопожертвовании как подражании Христу, что является новой ступенью в развитии категории жертвенности.

Примечания:

[1] Воинские повести Древней Руси. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.-Л., АН СССР, 1949. (Серия «Литературные памятники»); Сказания и повести о Куликовской битве. Изд. подгот. Л. А. Дмитриев и О. П. Лихачева. Л., «Наука», 1982. (Серия «Литературные памятники»); Повести о Куликовской битве. Изд. подгот. М. Н. Тихомиров, В. Ф. Ржига, Л. А. Дмитриев. М., Изд-во АН СССР, 1959. (Серия «Литературные памятники») и т. д.  

[2] Адрианова-Перетц В. П. Задонщина. В ТОДРЛ. Т. V, VII; Истрин В. М. Александрия русских хронографов. М., 1893; Кузьмина В. Д. Девгениево деяние. М., Изд-во АН СССР, 1962; Кузьмина В. Д. Рыцарский роман на Руси. Бока, Петр Златых Ключей. М., «Наука», 1964; Мещерский Н. А. «История иудейской войны» Иосифа Флавия в древнерусском переводе. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1958; Орлов А. С. Героические темы древней русской литературы. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1944; Охотникова В. И. Повесть о Довмонте. Л., «Наука», 1985 и т. д. 

[3] Трофимова Н. В. Древнерусская литература: Воинская повесть XI-XVII вв. М., «Флинта»-«Наука», 2000; Стефанович П. С. К спору Ю. М. Лотмана и А. А. Зимина о «чести» и «Славе» в Древней Руси. В сборнике: «Одиссей». Человек в истории. Рыцарство: реальность и воображаемое. М., «Наука», 2004. С. 108-114; Мелихов М. В. Древнерусские воинские повести. Сыктывкарский университет, 2001. 

[4] Мещерский приводит 30 известных ему списков Мещерский 1958. С. 15-21 Для сравнения можно привести пример «Девгениева деяния», сохранившихся списков которого, по сведениям Кузьминой, известно только 4.

[5] Мещерский 1958. С. 98-106.

[6] Барсов «Слово о полку Игореве» как художественный памятник Киевской «дружинной Руси», т. I. М., 1887. С. 217-218. 

[7] Бубнов Н. Ю. Вещий Боян и поэзия скальдов в «Слове о полку Игореве». В сборнике: Проблемы истории России. Вып. 5. Екатеринбург, 2003. С. 108-128.  

[8] Сказания и повести о Куликовской битве 1982. (Серия «Литературные памятники»). С. 8.

[9] Федотов Г. П. Святые Древней Руси. Ростов-на-Дону, «Феникс», 1999. С. 94, 98-99.

[10] Сказания и повести о Куликовской битве 1982. (Серия «Литературные памятники»). С. 108.

[11] Мещерский 1958. С. 65.

[12] Первое римское число обозначает книгу, второе – главу, арабское число обозначает часть главы.

[13] Памятники литературы Древней Руси. XIII век. С. 427.

[14] В. В. Мильков. Осмысление истории в Древней Руси. СПб., 2000. С. 50-61. 

[15] В первые века христианства воинам предписывалось покаяние как убивавших на поле брани, но затем воинский подвиг получил новое толкование и стал осмысляться как мученичество. На Руси знали о новом византийском понимании воинского подвига. В Никоновской летописи цитируется «Послание к монаху Амуну» Афнасия Великого. (ПСРЛ. Т. 12. VIII. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью (Продолжение). М., 2000. (Репр. изд.: СПб., 1901). С. 136-137